Русофоб
Словом «русофобия» некоторые граждане последнее время кидаются направо и налево. Но вообще русофобы звери редкие. Я, например, за всю жизнь (а я уже бабушка) знала только одного.
То был человек, сделавший мне небывалый подарок. Едва ли многим на свете делали такие подарки! Это было в начале нашей израильской жизни, когда мы уехали из России навсегда. Ведь тогда уезжали навсегда, и мы еще не знали, насколько быстро всё изменится. Я счастлива была попасть в Израиль, о чем давно мечтала, и радовалась новым друзьям и новой жизни, но очень тосковала по тем, кто остался в Москве.
Жили мы первое время в маленьком домике в поселке под Иерусалимом. И вот однажды в дверь этого домика постучали. Я открыла. На пороге стоял низенький брюнет средних лет, показавшийся мне некрасивым, но добродушным. Он внимательно посмотрел на меня и спросил, приятно картавя:
– Рохл?
– Йо, – ответила я удивленно.
Это правда, в Москве я так представлялась. После школы я успела несколько месяцев поработать машинисткой в журнале «Советиш геймланд», выучилась вслепую печатать на идиш (и на иврите заодно), и вообще идиш любила. Но он-то откуда это знает?
И тогда гость окончательно сразил меня, торжественно продекламировав:
– Бридерлех, мир зайнен рошес,
Нит кейн мошл.
Лейгт нит hарц аф а бакоше
Нор а роше.
Вер дерфирт дих биз халошес
Мит дерэсндике дрошес,
Из а роше.
Вер фаргест зайн маме-лошн,
Из а роше.
("Братцы, все мы злодеи, ей-богу. Кто не обращает внимания на просьбы, тот злодей. Кто своими проповедями доводит тебя до обморока, тот злодей. Кто забывает родной язык, тот злодей.")
Сердце у меня одновременно рухнуло в желудок и улетело в облака. Это было моё стихотворение. Бумажная его запись существовала в единственном экземпляре и была оставлена в Москве – на память друзьям из «Геймланда». Откуда?!...
Гость рассказал, что он родом из СССР, но давно живет в Израиле. Что он журналист, и что его родной язык – идиш, на котором ему почти не с кем говорить. И что он недавно побывал в Москве. И что там ему показали стихотворение одной юной особы, недавно уехавшей в Израиль. Он так впечатлился, что выучил стихотворение наизусть и решил по возвращении разыскать эту особу. Это оказалось нетрудно, так как фамилия у меня нечастая, а репатриантов в 1988 году было совсем немного.
Так мы с А. подружились. Не скажу, чтобы наша дружба была очень уж тесной, но время от времени мы перезванивались, с удовольствием болтали на разные темы, иногда встречались на каких-то симпатичных культурных мероприятиях.
Идиш, правда, я так и не выучила толком и не смогла стать ему достойным собеседником. Что поделаешь, мы общались на русском.
Лишь одна тема, всплывавшая иногда в наших разговорах, меня не радовала.
– Я русофоб, – говорил А. – Я не могу простить русским, что при царе наши девушки должны были получать «желтый билет», чтобы иметь право жить и учиться в Москве. Я не могу простить русским этих желтых билетов.
Я с уважением относилась к А. и его взглядам, но развивать эту тему мне совершенно не хотелось. Я говорила что-то вроде «понимаю» и старалась сменить тему.
В один непрекрасный день в новостях передали, что в России случилась ужасная авария, разбился самолет. Среди пассажиров были дети, и всё это было очень печально. Каково же было мое удивление, когда после этого А. позвонил мне и заявил:
– Как я рад, что у них разбился самолет! Теперь русских на свете стало на двести человек меньше! Желаю им новых аварий! Я не могу простить русским желтых...
Мне стало тошно.
– Вы с ума сошли, – сказала я. – Не звоните мне больше никогда, пожалуйста.
Так и было: больше он никогда мне не звонил.
Примерно год назад он умер. Больше русофобов на свете нет. Или по крайней мере мне о них ничего не известно.
Впрочем, нет. К сожалению, известно. Самый большой русофоб – это, конечно, российская власть: что царская, что советская, что нынешняя, которая, похоже, тоже радуется любому сокращению поголовья людей, говорящих по-русски.
Такими темпами и мы с вами рискуем на старости лет оказаться в ситуации моего бывшего друга – в незавидном положении людей, которым не с кем поговорить на родном языке, ибо он вымер.
